АКСИО-4. Какие законы мы хотим?

Мнения граждан России о том, какие законы в сфере семьи, детства и нравственности они считают для себя приемлемыми, а какие нет, исследовались в вопросе № 14 анкеты, который был сформулирован следующим образом: «В ближайшее время в законодательстве России могут появиться нормы, которые уже внедрены в ряде стран Запада или вот-вот будут внедрены. Пожалуйста, выразите свое отношение к возможности введения в России перечис­ленных ниже норм, принятие каких законов Вы бы поддержали, а каких — нет?». То есть предлагалось выразить отношение к некоторым положениям, которые были представлены как бы в виде законов.

Таким образом вопрос был сформулирован по нескольким причинам.

Главным образом, потому, что хотелось получить оценки конкретного поведения людей, а не мнения относительно «вопроса в целом», во всей сложности. То есть нас в данном вопросе интересовало, как, по мнению граждан, должно оцениваться государством и обществом конкретное поведение, имеющее отношение к определенному типу поведения, а не то, как должен оцениваться сам этот тип поведения.

Скажем, мы хотим узнать, насколько приемлемым они считают воровство. И, конечно, мы можем поставить вопрос прямо: «Как Вы относитесь к воровству?» или «Как Вы относитесь к ворам?» — и дать обычную шкалу для ответов, типа «превосходно, хорошо, когда как, плохо, отвратительно». Но что мы в этом случае получим и как мы должны будем трактовать ответы? Ведь и воровство, и воры бывают разные. Скажем, воровство булки в магазине голодным ребенком — это одно, а воровство миллиардов на помощи голодающим странам — это другое. Одно дело — когда дети воруют у родителей, другое — когда у товарищей в школе, третье — когда игрушки в магазине: хотя и то, и другое и третье не есть хорошо, но оно по-разному нехорошо. Ограбления банков с целью финансирования партии, боровшейся за равенство и справедливость, которые производили большевики под руководством Красина, — это совсем не то же самое, что ограбление музея с целью украсить коллекцию какого-нибудь миллионера шедевром Вермеера, например.

Ну, и так далее — абсолютно ясно, что пытаться исследовать мнения о воровстве «в общем виде» — пустое занятие. Либо мы ничего не узнаем, либо получим совершенно тривиальные ответы типа «воровать — нехорошо». При этом мы никакими силами не сможем понять, как именно оценят люди тот или иной факт воровства, как они воспримут то или иное судебное решение, принятое относительно какого-нибудь вора. И мы точно не сможем понять, как проголосуют люди на референдуме, на который будут вынесены (предположим) законы о наказании за воровство. Но это не значит, что у людей нет мнения относительно воровства, и это не значит, что не существует общественного мнения на этот счет. Например, не надо быть социологом, чтобы понять, что вряд ли найдется человек в здравом уме и трезвой памяти, который при опросе скажет, что к воровству относится положительно, а уж тем более «превосходно». И так же не нужно быть социологом, чтобы твердо знать, что в нашей стране к этому нехорошему явлению отношение скорее снисходительное.

Есть очень известный пример из практики выдающегося русского адвоката Федора Никифоровича Плевако, который прекрасно иллюстрирует сложный ситуационный, не побоюсь этого слова, «релятивизм» в отношении к воровству.

В суде слушалось дело старушки, укравшей жестяной чайник стоимостью 50 копеек.

Прокурор, зная, что защищать старушку будет Плевако, решил заранее парализовать воздействие его предстоящей речи и сам высказал всё, что можно было использовать для смягчения приговора: старая больная женщина, горькая нужда, кража незначительная, обвиняемая вызывает жалость, а не негодование. И всё же собственность, подчеркнул прокурор, — священна, и, если позволить посягать на нее, страна погибнет.

Выслушав речь прокурора, Плевако поднялся и сказал: «Много бед и испытаний пришлось претерпеть России более чем за тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двенадцать языков обрушилось на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь... старушка украла чайник ценою в пятьдесят копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно».

Суд старушку оправдал и тем спас ее от тюрьмы. Ну, а кто бы не оправдал? Согласитесь, что как бы плохо мы «в принципе» ни относились к ворам, в этом случае, если бы мы были присяжными на том суде, мы бы тоже оправдали. Так как мы относимся к воровству?

А как мы относимся к гомосексуализму и гомосексуалистам? Представляется, что на эти вопросы напрямую ответить еще более сложно, чем на вопрос об отношении к воровству. Хотя бы потому, что с воровством все сталкивались в жизни, а с гомосексуалистами — далеко не каждый. Да и вообще... С одной стороны, с другой стороны... А вот в Европах говорят, что они — соль земли: самые креативные, самые способные, самые-самые... А вот в Азии говорят совершенно обратное... И гей-парады у них веселые... если бы только дети не видели. В общем, это сложный философский вопрос, сами понимаете. Опять же толерантность... И еще говорят, что кто к ним плохо относится — тот отсталый, несовременный тип, замшелый пень. А кто хорошо относится — тот светоч прогресса...

В общем, учтя все эти сложности, мы и решили формулировать свои вопросы максимально конкретно (насколько это возможно в опросе). И поэтому просили высказаться не относительно самого явления, а относительно формулировок неких «как бы законов», которые можно принять по поводу людей, ведущих себя определенным образом. То есть мнение относительно возможности установления в нашей стране некоей конкретной нормы отношения (а закон — это ведь и есть норма) к изучаемому типу поведения. Не к типу поведения вообще, не к конкретным людям, которые так или иначе себя ведут, а к возможности установить в обществе некую норму — в виде «как бы закона».

В результате, как нам кажется, мы смогли решить сразу две задачи: во-первых, все-таки измерить общественное мнение России относительно изучаемых в этом опросе сложных явлений, а во-вторых, получить данные, которые дают возможность предсказать, как поведут себя люди, если нечто похожее на эти «как бы законы» будут продвигать в нашу жизнь, или если они будут выдвинуты на референдум.

Отдельно хотелось бы еще раз подчеркнуть, что это именно «как бы законы», а не законы. Да, какие-то формулировки взяты нами из практики (к счастью, в основном пока иностранной), но большая часть формулировок — просто стилизованные «под законы» высказывания относительно проблем, общественное мнение относительно которых мы хотели измерить. Помимо всего прочего так было сделано еще и потому, что отвечая на вопрос большой общественной значимости (а вопросы о законах, то есть нормах поведения для всех, как раз таковы), люди проявляют большую серьезность и ответственность, чем отвечая на вопросы о себе или о частных, локальных проблемах.

Не менее важной причиной именно такой формулировки вопроса было то, что явления, относительно которых мы хотели измерить общественное мнение России, чаще всего приходят в нашу жизнь именно в виде готовых законов (а также постановлений и решений). Поэтому реагировать люди бывают вынуждены не на что-нибудь, а именно на уже принятые (или готовящиеся быть принятыми) законы и постановления, по которым в отношении людей (а чаще всего — против людей) уже совершаются конкретные действия. Именно так было с ювенальными подходами в семейной политике, которые были вброшены в жизнь россиян уже в виде готовых законов и решений и с которыми пришлось и приходится бороться именно как с законами и решениями — то есть c уже действующими нормами.

Наконец, есть и еще одна немаловажная причина именно такой формулировки вопроса. В исследованиях общественного мнения всегда есть небезосновательные опасения получить в ответах не собственные мнения опрашиваемых, а так называемые социально-желательные ответы. Поскольку все опрашиваемые живут в обществе, они без всяких опросов обычно знают, какой ответ на тот или иной вопрос является «правильным», а какой — «неправильным», какие мнения приветствуются в обществе (во всем обществе, или только в той референтной группе, к которой относит себя опрашиваемый, неважно), а какие осуждаются. Поэтому всегда есть вероятность, что респондент будет давать не свои ответы, а «правильные» с его точки зрения, социально желательные. И в таком случае опрос общественного мнения выявит не картину мнений, а только закрепит уже сложившиеся в обществе стереотипные реакции по обсуждаемому вопросу.

Однако наличие хорошо всем известного «социально-желательного ответа» на тот или иной вопрос сильно зависит от характера вопроса, от размаха и глубины обсуждения соответствующей тематики в обществе, от уже затверженных с помощью СМИ и других опросов формулировок. В этом смысле чем неожиданнее формулировка вопроса — тем больше вероятность, что мы получим не социально-желательные ответы, а собственные мнения респондентов, чем более конкретно поставлен вопрос — тем больше надежды, что респондент не знает на него «правильного» ответа. И в этом смысле вопросы про «как бы законы» тоже очень выгодны для исследования: мы предполагаем, что мало кто в России знает «правильный», социально-желательный ответ на вопрос о законах, которых не существует в природе.

Ну и последнее. Сейчас, когда опрос уже проведен, можно спокойно оглянуться назад и задуматься над философскими причинами и подтекстами принятого нами решения выявлять систему ценностей через отношение к реальным и вымышленным законам. И первым в ряду этих размышлений появляется кантовский категорический императив в его наиболее популярной формулировке: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Очевидно, что великий идеалист, кроме прочего, ясно описывает этой формулировкой взаимосвязь внутренней ценности (максимы) личных действий или стремления к поступкам — и законодательства в форме проекции собственных ценностей на окружающих. В кантианской системе взглядов абсолютно этичен только такой закон, соблюдать который готов в первую очередь сам законодатель, так как закон отвечает его внутренним воззрениям (ценностям, максимам). Соответственно, отношение человека к тому или иному «закону» очень много говорит именно о его системе ценностей. Более того, исходя из этих околокантовских рассуждений, можно предположить, что даже если человек понимает, что идеальное поведение, описываемое неким «законом», не достижимо на практике, выражение им согласия с этим «законом» говорит о наличии стремления к обозначаемому идеалу поведения и желания наблюдать этот идеал вокруг себя, что вполне можно трактовать как выявление истинного отношения к вопросу.

В общем, как уже понял читатель, мы возлагали на 14-й вопрос очень большие надежды. И они, надо сказать, оправдались. Судите сами.